Лукас Бекман: «На проект с правильным видением реальности всегда найдется финансирование»

В 1970-е социолог Лукас Бекман работал в Amnesty International и участвовал в «Свободном университете» художника Йозефа Бойса. В 1980-е вместе с другими активистами он развешивал плакаты в поддержку западных «зеленых» в Восточном Берлине, протестовал против апартеида в Претории и жил на пособие по безработице. В начале 1990-х он стал управляющим директором Фонда имени Генриха Бёлля и возглавил фракцию «зеленых» в бундестаге. А спустя 16 лет работы в парламенте сфокусировался на проведении «зеленых» идей в финансовой сфере, войдя в правление GLS Gemeinschaftsbank. Этот кооперативный банк с активами свыше 5 млрд евро — первое в Германии и в мире кредитное учреждение, которое финансирует только экологические и социальные проекты. В Москве Бекман участвовал в программе открытых лекций Фонда имени Генриха Бёлля «Бизнес меняет общество». С Бекманом поговорила Ольга Проскурнина.

— Вы были одним из соучредителей немецкой партии «зеленых», которая в последний год снова набрала популярность в Германии. С чем это, по-вашему, связано?

— В конечном счете все объясняется просто тем, что мы реагируем на реальность: на социальные и экологические проблемы, климатическую политику, вопросы сельского хозяйства.

— Во Франции, Италии или Великобритании проблемы такие же, но влияние «зеленых» там существенно меньше.

— Это правда. Дело еще в том, что у социальных движений в Германии большая история. В семидесятые годы различные инициативы — от экологического движения или движения против атомной энергетики до борьбы за права женщин — договорились действовать сообща, то есть использовать парламент как дополнительную политическую платформу. Возможно, это и стало основой для дальнейшего успеха.

— А может, все дело в том, что после Второй мировой промышленность в Германии развивалась быстрее, чем в других странах Европы, и реакция общества на негативные последствия промышленного бума, соответственно, была сильнее?

— Я никогда не смотрел на это с такой точки зрения. Например, во Франции намного больше атомных электростанций, но антиатомная инициатива и экологическое движение там достаточно немногочисленны. Скажем, дискуссия о гражданском и военном применении атомных технологий во Франции не велась так подробно, как в Германии, для них это один вопрос. Но это, кроме всего прочего, связано и с тем, что у французов другое национальное самосознание. Даже французские левые или некоторые экологи чувствуют себя в первую очередь французами. Поэтому их подход к глобальным вопросам — таким, как экология или как минимум атомная энергетика, — гораздо более сдержанный.

Я думаю, успех «зеленых», скорее, связан не с экономикой Германии, а с ее конституцией, с тем, как закреплены работа парламента и политическая деятельность партий. Партии (как и их работа в парламентских фракциях) получают в Германии гораздо более существенную финансовую поддержку по сравнению с другими странами Европы, а это стабилизирует политический сектор.

Не менее важна избирательная система. В Германии на парламентских выборах у партий есть пятипроцентный барьер. А в других странах меньше возможностей гарантированно попасть в парламент. Например, в Великобритании, где, даже если в некоторых регионах «зеленые» получают по 12—15%, все работает по принципу «the winner takes it all», и на выборах они в результате вылетают.

— В России тоже есть пятипроцентный барьер в парламенте, но «зеленые» здесь никакой роли не играют. Что вы думаете в этом смысле о российской ситуации?

— В Германии есть право на политическую самоорганизацию, которая подразумевает возможность не просто высказывать собственное мнение, но и претендовать на власть. Если мы хотим что-то изменить, мы намерены попасть в парламент и в правительство. В России, на мой взгляд, это не просто сложно, а практически невозможно. Многих оппозиционных политиков уже даже нет в живых. А если нет места для адекватного оппозиционного высказывания, то нет и альтернативы.

— Давайте поговорим про банк GLS Gemeinschaftsbank, в котором вы сейчас работаете. Ничего аналогичного в России нет в принципе. Как у вас все устроено?

— Наш банк существует с 1974 года. Это кооперативный банк, у которого сейчас 41 000 членов и 200 000 клиентов. Вообще-то внутри немецкой банковской системы мы работаем как обычный банк и, как и все, подчиняемся государственным надзорным органам. Но наш банк отличается от других направлениями инвестиций. Мы вкладываем деньги только в экологические, социально ответственные и устойчиво развивающиеся проекты. И наши клиенты, и те, кто входит в банковский кооператив, обязуются соблюдать эти принципы.

— Так было с самого начала, с 1974 года?

— Да, но надо сказать, что инициатива такого рода — когда люди просто объединяются и отдают свои деньги на то, что им хочется, — существовала еще с 1961-го. Это были наши предшественники, такое кредитное товарищество, но не банк в том смысле, как его понимает финансовый надзор. Но в какой-то момент мы просто почувствовали, что нам не хватает правовых рамок для того, чтобы делать то, что мы могли бы делать. Поэтому мы в 1974-м основали банк.

Хочу привести пример, как это делалось еще до его появления. Сорок семей хотят организовать частную школу. Государство на это денег не дает. Что у них есть? Дети, которые будут учиться в этой школе, понятно, сами родители, есть учителя, которые с большим удовольствием уйдут из государственной школы и будут работать в частной, у них есть даже здание. Но у них толком нет денег, чтобы начать эту историю. И что делают эти 30—40 семей? Они объединяются, забирают все свои сбережения из других банков и приносят их все вместе в один, чтобы им дали в кредит сумму в три-четыре раза выше, причем на определенную цель. Вот с такой истории все и начиналось.

На мой взгляд, общественное развитие никогда не заканчивается в тот момент, когда тебе не хватает денег. Главный вопрос — есть ли у тебя идеи, знания, правильное видение реальности. И тогда всегда найдутся те, кто готов будет это профинансировать.

В ситуации так называемого свободного рынка, для которого основным мотивом является не высокая потребность общества, а собственная максимальная прибыль, все происходит совершенно иначе. В условиях свободного рынка не экономика откликается на потребности общества, а обществу приходится следовать за потребностями экономики. Вся дискуссия об отношениях между экономикой и обществом вращается вокруг этой искаженной ситуации. Климатический кризис — это как раз ужасающий пример того, насколько экономика нуждается в духовной, культурной, в общественной поддержке, чтобы обсудить те ценности, которыми ей сегодня стоило бы руководствоваться.

Я не верю в свободный рынок и считаю, что экономика должна следовать именно за потребностями общества. Для гражданского общества очень важно регулярно спрашивать, почему деньги идут на то или иное дело. Например, по дороге к аэропорту постоянно возникают пробки, и шоссе расширяют на две дополнительные полосы. Но кому это нужно? Это в интересах общества? Или какой-то одной его части? Кто за это платит? Да, плату за проезд по платной дороге потом внесут те, кто по ней поедет, но большую часть расходов на самом деле понесет все общество.

— Все это звучит как рассказ о далеком светлом будущем. Наверное, в этом будущем так должно быть везде. Но пока ведь это исключительно германский опыт?

— И в Германии это тоже только один сегмент на общем фоне. У нашего банка всего-навсего 550 сотрудников и сотрудниц, наш годовой оборот составляет 5 млрд евро. Так что это только один банк среди многих других крупных банков, не играющий в экономике особой роли. Но вспомним, что первая женщина, которая заявила, что она хочет участвовать в выборах, в количественном смысле тоже никакой роли не играла, но качественно это уже было принципиальным изменением. Вообще любые изменения всегда приходят со стороны меньшинства. И только потом благодаря общественному развитию меньшинство становится большинством.

Когда мы хотим что-нибудь поменять, причины для этого никогда не в прошлом — они всегда в будущем. Будущее нельзя придумать, его можно только обнаружить. Я люблю приводить в пример Микеланджело и его «Давида», которого он вырубил из огромной глыбы мрамора весом в пять тонн. Когда его спрашивали: «Как вы создали Давида?» — Микеланджело отвечал: «Я его не создавал, я просто его высвободил, он всегда был здесь». Вот точно таким же образом из понимания социальных, экономических, экологических проблем возникает направление того, как может или должна развиваться экономика. В этом и состоит задача гражданского общества, политики.

— Все-таки 5 млрд евро — это солидная сумма. Как вы инвестируете эти деньги?

— Вообще-то это решают все клиенты банка — это они приходят со своими деньгами и говорят: «Мы хотим, чтобы вы инвестировали их вот сюда». Мы не бегаем по улицам и не думаем, куда бы нам их инвестировать. Большую часть наших средств мы направляем в три области. Первая — это возобновляемая энергетика, в основном ветровая и солнечная. Вторая важная область — это сельское хозяйство, третья — образование.

Когда речь идет об инвестициях в проект, который хочет что-то изменить в будущем, обычно проблема в том, что, с точки зрения обычного банка, здесь слишком низкая гарантия безопасности. У нас в этом смысле другой подход; я сейчас объясню.

Для нас тоже важен вопрос, окупится ли проект или он может повлечь за собой потери. И мы, конечно, тоже проверяем, сходятся ли числа, сколько нужно инвестиций, каковы ежемесячные расходы, сможет ли получатель кредита выплачивать проценты и так далее. Но в нашей истории есть одно важное отличие. Как я уже сказал, мы всегда в первую очередь проверяем проекты по двум критериям: во-первых, соответствуют ли они принципам устойчивого развития, во-вторых, действительно ли этот проект нужен обществу или инвестор просто хочет заработать денег. В этом случае финансирование у нас исключено. Нам это просто неинтересно.

Я приведу один пример. В прошлом году некая частная школа решила построить спортзал за 3,6 млн евро, но у нее было всего полмиллиона. Они пошли в обычные банки, и им, конечно, сказали: «Собственного капитала у вас недостаточно, кредита мы вам не дадим». Тогда они пришли к нам, и мы спросили: «Кто решил, что вашей школе нужен спортзал?» — «Руководство». — «Для нас этого мало. Спросите всех родителей и всех учителей, и, если все скажут “да, нам действительно нужен спортзал”, мы дадим вам кредит». Потому что это не только социальная гарантия, но и гарантия экономической состоятельности проекта.

Помимо собственно банка у нас есть еще одна институция, которая входит в его структуру и располагается в том же комплексе зданий, и эта организация управляет более чем сотней фондов. Совместный капитал этих фондов составляет 110 млн евро.

Зачем эти фонды вообще нужны? Представьте, что появилась новая инициатива — без первоначального капитала или с капиталом в несколько тысяч евро, которая хочет сделать что-то осмысленное. В банках у нее нет ни единого шанса на кредит. И даже не потому, что сам банк этого не хочет, а потому, что надзорный орган говорит: «Они обязаны предоставить собственный капитал в необходимом объеме». И в такой ситуации очень важны фонды, потому что они дают возможность предоставить уставный капитал. У руководства нашего фонда есть возможность сказать отдельным фондам: «Есть интересный проект, но риск слишком высок, банковский надзор его не одобрит. Но в уставе у компании прописаны цели, похожие на ваши. Вы можете предоставить уставный капитал?» Так происходит очень часто. Фонд рассматривает это как инвестицию и предоставляет компании ссуду, а банк рассматривает ее как уставный капитал и может на его основе выдать кредит.

— То, что дают фонды, — это гранты? Или вы оформляете это как кредит?

— Существуют обе возможности. Есть возможность дарения, гранта, когда фонд говорит: «Да, на наш взгляд, это важно, мы дарим проекту 100 000 евро», — но оставшиеся 900 000 евро выдаются в качестве ссуды.

— Но при этом GLS, как и любой нормальный банк, привлекает средства вкладчиков на депозиты?

— Да, вы правы: у нас, как и у других банков, есть кредитные карточки, онлайн-банкинг, сберегательные счета, страховки и все остальное. Но мы нашим клиентам всегда говорим, что эти средства мы используем только на то, что соответствует нашим ценностям.

— Отражается ли социальная направленность ваших инвестиций на доходности?

— Наш банк вообще-то вполне хорошо себя обеспечивает и получает прибыль. Она нужна, чтобы платить зарплату сотрудникам и возмещать расходы на инфраструктуру; это нормально. При этом в сравнении с другими банками у нас выше расходы, потому что мы проводим индивидуальные консультации по каждому проекту. У нас нет каких-то гигантских средств, которые мы можем потратить на готовые проекты по проверенной схеме. Так что консультации — это важная часть кредитования. После того как в 2010 году проценты во всех банках резко упали, мы не можем себе позволить экспертизу для оценки проектов в таком объеме. Мы созвали всех членов нашего кооператива на генеральное собрание и совместно разработали такую систему, по которой с января 2017 года все клиенты и участники кооператива каждый год платят по 60 евро, и это покрывает расходы на качественную экспертизу проектов, потому что оплачивать ее с помощью процентов по кредитам стало невозможно. То есть для того, чтобы банк вообще мог осуществлять свою деятельность, было введено базовое финансирование. Довольно свежее решение в ответ на последствия финансового кризиса.

— Финансирует ли ваш банк иностранные проекты? Может ли российская импакт-организация прийти к вам со своим предложением?

— Этого наш банк не делает — за одним-единственным исключением: мы финансируем один проект в Египте. Но мы входим в так называемое глобальное объединение банков, основанных на этических ценностях: это около 33 банков по всему миру. Не все работают так же, как мы, но принципы у всех похожие. Это объединение как раз активно действует на международной основе. Они встречаются каждый год. Например, у голландского банка Triodos штаб-квартира в Голландии, но филиалы есть в Лондоне, Мадриде и так далее. У нас ситуация другая.

В целом это значит, что России просто нужен такой же собственный банк.

— Получается, что его можно инкорпорировать в любую банковскую систему, неважно какую?

— Да, конечно.

Источник: colta.ru

Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
модные новости на elenamalisheva
Добавить комментарий